Воспоминания о моей Москве… детство...

 

     Ночью трамвай въезжал, казалось в самый дом, старый дом обреченно трясся, будя спящих… Наш Госпитальный переулок в Лефортово всегда был узким, по центру его были проложены трамвайные пути… Но как же мне нравилось там жить, играть в нашем дворе… ходить в школу мимо стольких интересных и казавшихся загадочными мест... 

 

  Наш двухэтажный деревянный домик чернеет в самом конце переулка, у поворота, фотка древняя, и трамваев еще нет… Но если вообразить в середине переулка трамвайные пути, то все будет крайне похоже на тот самый переулок моего детства. Древняя фотка здесь потому, что сейчас переулка не узнать — его застроили высокими домами. Переулок круто спускался вниз… Кирпичное здание на переднем плане — ткацкая фабрика… Мимо нее я ходила в первый класс. Так здорово было  прилипнуть к окошку и смотреть, как работают станки, летом открывали окошки, и слышен был гул цеха… Особенно нравилось, когда какой-то станок останавливался, подбегала ткачиха, улыбалась мне в окошке и быстрым незаметным движением находила порванную нить и завязывала узелок… Наверное, я тогда вобрала в себя какую-то волшебность в нитях, узелках, потом в вязании или плетении… И все, что связано с нитями, в том числе нитями дождя, паутинкой, окрашено глубоким внутренним смыслом… Ведь стоит только улыбнуться,  завязать узелок, и опять продолжится  река белого полотна...     Прямо напротив фабрики на другой стороне переулка стояла будка сапожника- армянина. Он был добрый и веселый, и не раз  бесплатно чистил мне до блеска  ботиночки, которые почему-то так быстро грязнились от ходьбы по лужам, а бабушка была недовольна и могла заругать...      Двор наш был обыкновенным старомосковским двориком, с сараюшками-погребками линией по центру, был палисадник с цветами, которые нам рвать не разрешали — там росли цветы к 1 сентября, зато у каждого школьника был к началу занятий большой букет из георгинов или гладиолусов, их торжественно дарил дворник, который не только убирал двор, но и присматривал за детьми, играющими во дворе, мог и пристрожить, если что.  Он жил прямо во дворе в крошечной избушке, целиком заросшей хмелем, поговаривали, что он сам варил пиво, потому и появлялся перед нами время от времени под хмельком. Зато дорожки были всегда выметены, не валялось ни бумажки.      

 

 А здесь меня крестили, тайно утащив у родителей… Отец был военным, и крещение не приветствовал. Церковь Петра и Павла в Лефортово, здесь  состоялась и моя первая встреча с иконами, свечами и  церковным пением… Меня водили сюда бабушка и прабабушка.  Мы часто туда ходили, стоило только перейти через мост сразу за домом и подняться по крутой горке к храму… Еще совсем крошкой я смешно приседала попой вверх, повторяя за бабуленькой поклоны перед иконами и лампадкой — до самой смерти ежедневно она в вечерней молитве отбивала сорок поклонов, а я пыталась ей подражать, да так смешно, что потом мне это пересказывали с улыбкой не раз.

 А это Госпитальный мост...

 

 А как мне нравилось ходить  по набережной Яузы… смотреть на воду и мечтать уплыть на красивом корабле в Море, потому что мне сказали, что мой город — порт пяти морей, и в них можно доплыть прямо с Яузы. В детстве мне казалось, что стоит только отплыть чуточку — и будет море. Вроде бы ничего особенного — мимо МВТУ ( бабушка называла магазинчик рядом с Бауманским училищем не иначе, как Коровий брод… по старому названию)  Серо там и сейчас, но такое все родное...

 

Перейдя мост, можно было через дырку в чугунном заборе попасть в Дворцовый парк, на каток зимой и  в беседку летом… Почему-то мне беседка там нравилась особенно, какое-то романтичное место… Бабушка рассказывала, что там она с дедом познакомилась, там по выходным играл духовой оркестр, и курсанты бронетанковой академии, в которой учился Дед, приходили танцевать. И еще помню карусели в парке, меня водил туда муж бабушкиной сестры. Про него отчего-то говорили, что он был страшный, а мне казался самым красивым на свете. С той поры никогда не смотрела на мужскую внешность, ценила другие качества. Он вообще много играл со мной, вместо родителей, которым было не до меня, да и жили они отдельно, предоставив мое воспитание бабушке. Самым горьким моментом в жизни был переезд к родителям, началась совсем другая, черная жизнь, с руганями, выяснениями отношений и отцовским пьянством. А дед Миша писал стихи, и я была у него первой, и, наверное, единственной слушательницей. Он одевал очки, которые все время сползали на нос, открывал тетрадку в коричневом коленкоре и читал. Кстати, свои первые стихи в четыре строчки я написала в шесть лет, чем он очень гордился, считая меня своей ученицей и так был рад каждой рифмованной строке, к стихам он относился благоговейно и передал мне такое же отношение. И сидя в Дворцовом парке, в беседке, он всегда рассказывал мне что-нибудь интересное. Еще мы с ним оба любили гулять по набережной Яузы. Он особым образом, так что моя рука оказывалась полностью прикрытой от холода, брал мою ручонку  и в такт наших шагов рассказывал приключения из своей жизни, а повидал он много, будучи геологом и подолгу бывая в командировках.  И я мысленно бродила с ним в тайге, он кормил меня кедровыми орешками, и я слушала новые и новые рассказы о высоченных кедрах, кострах и заимках в тайге.